Набоков Владимир - Нежить
Владимир Набоков
Нежить
Я задумчиво пером обводил круглую, дрожащую тень
чернильницы. В дальней комнате пробили часы, а мне, мечтателю,
померещилось, что кто-то стучится в дверь,-- сперва тихохонько,
потом все громче; стукнул двенадцать раз подряд и выжидательно
замер. -- Да, я здесь, войдите,..
Ручка дверная застенчиво скрипнула, склонилось пламя
слезящейся свечи, и он бочком вынырнул из прямоугольника мрака
-- согнутый, серый, запорошенный пыльцою ночи морозной и
звездистой... Знал я лицо его -- ах, давно знал!
Правый глаз был еще в тени, левый пугливо глядел иа меня,
продолговатый, дымчато-зеленый; и зрачок рдел, как точка
ржавчины... А этот мшисто-серый клок на виске, да
бледно-серебристая, едва приметная бровь,-- а смешная морщинка
у безусого рта,-- как это все дразнило, бередило смутно память
мою! Я встал -- он шагнул вперед.
Худое пальтишко застегнуто было как-то не так --
по-женски; в руке он держал шапку -- нет, темный, неладный
узелок,-- шапки-то не было вовсе...
- Да, конечно, я знал его -- даже, пожалуй, любил,--
только вот никак придумать не мог, где и когда мы встречались,
а, верно, встречались мы часто, иначе я не запомнил бы так
твердо вон этих бруснично-красных губ, заостренных ушей, кадыка
забавного...
С приветливым бормотаньем я пожал его легкую, холодную
руку, тронул спинку дряхлого кресла. Он сел, как ворона на
пень, и заговорил торопливо:
-- Так жутко на улицах. Я и зашел. Зашел проведать тебя.
Узнаешь? Мы ведь с тобой, бывало, что ни день резвились вместе,
аукались... Там -- на родине... Неужто забыл?
Голос его словно ослепил меня, в глазах запестрело, голова
закружилась; я вспомнил счастье, гулкое, безмерное,
невозвратное счастье...
Нет, не может быть! Я -- один... Это все -- лишь бред
прихотливый! Но рядом со мной и вправду кто-то сидел --
костлявый, нелепый, в ушастых немецких сапожках, и голос его
звенел, шелестел, золотой, сочно-зеленый, знакомый, а слова
были все такие простые, людские...
-- Ну вот -- вспомнил... Да, я -- прежний Леший, задорная
нежить... А вот и мне пришлось бежать...
Он вздохнул глубоко, и почудилось мне вновь -- тучи
шатучие, высокие волны листвы, блестки бересты что брызги пены,
да вечный, сладостный гул... Он нагнулся ко мне, мягко заглянул
в глаза.
-- Помнишь лес наш, ель черную, березу белую? Вырубили...
Жаль было мне нестерпимо; вижу, березки хрустят, валятся, а чем
помогу? В болото загнали меня, плакал я, выл, выпью бухал -- да
скоком-скоком в ближний бор.
Тосковал я там; все отхлипать не мог... Только стал
привыкать -- глядь, бора и нет -- одно сизое гарево. Опять
пришлось побродяжить. Подыскал я себе лесок -- хороший лесок
был, частый, темный, свежий,-- а все как-то не то... Бывало, от
зари до зари играл я, свистал неистово, бил в ладоши, прохожих
пугал... Сам помнишь: заплутался ты однажды в глуши моей -- ты
и белое платьице,-- а я тропинки в узел связывал, стволы
кружил, мигал сквозь листву -- всю ночь проморочил... Но я так
только, шутки ради, даром что чернили меня... А тут я
присмирел; невеселое было новоселье... Днем и ночью вокруг все
трещало что-то. Сперва я думал -- свой брат, леший там тешится;
окликнул, прислушался. Трещит себе, громыхает -- нет, не
по-нашему выходит. Раз, под вечер, выскочил я на прогалину --
вижу, лежат люди -- кто на спине, кто на брюхе. Ну, думаю,
поразбужу их, расшевелю! Стал я ветвями встряхивать, шишками
лукаться, шуршать, гукать... Битый час провозился-- все ни к
чему. А как ближе
